Становление

В начале 1926 года отца перевели в село Высоцкое, куда и переехала наша семья и куда от мужа приехала моя старшая сестра Миля. Там мы прожили до 1929 года. Спустя год начались преследования нашей семьи, и я с Милей вынужден был уехать от родителей, снять квартиру и жить самостоятельно.

У меня успешно развивались дела с сельским хозяйством. К тому времени я имел пару лошадей, жеребенка, две коровы, пару молодых бычков, десяток овец, свиней и много птицы. В работе я соединился с соседом, у которого тоже была пара лошадей. Мы начали вместе пахать, сеять, заниматься извозом на лошадях. Возили разные грузы в Ставрополь, Пятигорск, Петровское. В период заготовок в совхозах края я работал на вывозе хлеба, зимой при выезде стройматериалов — на известковом заводе и вывозе камня. На эти заработки мы и жили с Милей. Кроме того, Миля сдавала комнату двум девочкам из соседнего села, которые учились в Высоцком в школе.

Хочу описать два примечательных случая из моей жизни в Высоцком. Летом 1928 года я решил заработать немного денег и нанялся отвезти яйца в Пятигорск одному спекулянту: тот закупал на рынке очень много яиц. Загружали их в подводу, перекладывая соломой и половойполóва, мяки́на — растительные отходы при отделении семян от колосьев. Я совершенно не представлял их вес, а спекулянт старался загрузить как можно больше. Видимо, перегрузили, так как лошадь еле тронулась и едва тянула этот груз. Когда поднимались в гору, приходилось просить помощи у прохожих.

Вдобавок ко всему, около села Греческого у меня сломалось колесо. Пришлось верхом везти колесо пять километров в кузню. В кузне мне отказали, но в селе нашлись добрые люди, которые дали мне колесо с возвратом. Вернулся. Поставил колесо, и поехали на ночевку в это село. Утром мы продолжили путь, но вскоре начался ливень, который не переставал сутки. Я шел босиком по грязи, мокрый, километров тридцать до Минеральных Вод и еще вел груженую лошадь.

В городе выгрузили яйца, и я поехал назад. Спекулянт заплатил мне совсем мало, удержав за то, что я его до Пятигорска не довез. На обратном пути я еще заехал в Греческое, отдал чужое колесо и забрал свое. Проездил целую неделю и ничего не заработал, а сколько мучений принял!

***

Второй случай произошел зимой. Я запряг лошадь в легкий рессорный бегунокскорее всего, имеется в виду тележка на подвеске и поехал в Грушевку проведать Милюстаршую сестру и друзей, которых у меня было много. Было морозно, но без снега. Погуляв с друзьями два дня, я возвращался домой.

Выехал я часа в два, и вдруг пошел сильный снег, подул северо-западный ветер. Когда я проехал где-то пять километров, началась страшная пурга, дороги стало не видно. Через некоторое время ехать стало совсем невозможно, встречались яры, полностью забитые снегом. Стало темнеть. Я был вынужден остановиться и отпряг лошадь, с бегунка поднял оглоблюоглóбля — длинный шест, соединяющий повозку с запряженными лошадьми в упряжке и привязал к ее концу пучок сена. Пошел пешком и повел за собой лошадь, поминутно проваливаясь в сугробы.

Я был одет тепло, в овчинный тулуп, сверху суконный зипунзипýн — русский кафтан из грубого сукна, обычно без воротника, на ногах валенки. Когда останавливался передохнуть, пурга только усиливалась. Боялся, что могут напасть волки. Выбившись из сил, я боялся заснуть и замерзнуть в степи. Старался идти, хотя было непонятно куда. Страшно хотелось есть, но с собой ничего не было. В голове уже появились мысли, что погибну, как вдруг я увидел маленький огонек.

Кто-то мне рассказал, что у волков глаза в темноте горят огоньками, я и подумал: а может, волки.

Постоял немного; огонек не двигался, и тогда я пошел вперед. Вскоре показались очертания деревенской хаты. Оказалось, хата совсем рядом, но из-за пурги это было неясно. Я подошел и постучал в окошко, откуда выглянул старичок. Спросил у него, какое это село. Он ответил — Ореховка. Ореховка была от Высоцкого километрах в пяти. Я обрадовался, что спасен, и пошел по селу домой, куда добрался в два часа ночи — следовательно, в пути я был двенадцать часов.

После этого приключения я спал почти сутки. Пурга была три дня, и когда, наконец, все успокоилось, и выглянуло солнце, я запряг лошадь и поехал искать бегунок, полностью занесенный снегом. Нашел его далеко от дороги и только по пучку, привязанному к оглобле. Смекалка моя сработала!

***

После смерти бабушки отец в 1926 году поехал в Ставрополь и продал дом на Третьей Подгорной улице, деньги поделил с братом. Поскольку Ставрополь в то время не являлся центром, дома были не в цене, дом продали совсем дешево, но и эти деньги немного помогли отцу материально: купить он смог в основном одежду и кое-какую обувь.

Виделись мы очень редко, только по вечерам, чтобы никто не видел, потому что за связь с отцом-священником мне грозило лишение права голоса. На отца наложили непомерные налоги, которые он не в состоянии был выплатить, а за недоимки описали и конфисковали все имущество, которого и так почти не было. С отцом случился удар, начались нервные припадки. Меня в селе считали тружеником и из-за отца не трогали. По иронии судьбы ко мне часто обращался сельсовет с просьбою вывезти на моих лошадях конфискованное у раскулаченных крестьян имущество.

Председатель сельсовета относился ко мне хорошо. Когда я собрался вступить в колхоз, он отговорил меня, объясняя это тем, что я поповский сын, и жизни мне в колхозе не будет. Он посоветовал нам уехать куда-нибудь в город, что мы и сделали. Уже в 1928 году мы подготовили почву для переезда. Год спустя мы продали все за бесценок и уехали в Пятигорск. Уезжали ночью, тайком, когда все село спало. Подводы были нагружены доверху. Ехали мы глухими дорогами: боялись, что нас могут остановить и все конфисковать, но все обошлось благополучно.

В Пятигорске мы вступили в конно-транспортную артель «Трудовик», возили стройматериалы. Норма вывоза была очень большая, платили копейки, на свой заработок мы едва могли прокормить лошадей. Приходилось работать по двенадцать-четырнадцать часов в день и кроме этого заниматься шабашками, подвозить населению уголь и дрова.

Зимой договорились забить льдом громадный ледник на пивзаводе. На ПодкумкеПодку́мок — река в Ставропольском крае сами заготовили лед, целый месяц работали на вывозе льда: холодильников не было, и лед заготавливали на целый год.

Через некоторое время в Пятигорск приехали сестра Миля с братом Женей. Сняли мы на Подкумке сарайчик, стены побелили, земляной пол утрамбовали, стены замазали навозом, установили железную печку с духовкой и начали жить. Миля спала на старенькой железной кровати, а мы с Женей на земляном полу, на сене. Днем работали на лошадях. Женя стал мне большим помощником, Миля едва успевала нам готовить. Работа была тяжелая, а аппетит — волчий.

Особенно было тяжело работать на каменных карьерах, которые поставляли камень на известковые работы: делали по восемь-десять рейсов в день. На подводу нагружали по полторы тонны камня. Выходило, что за день мы вдвоем перебрасывали тридцать тонн камня! К тому же в работе было не без риска: каменоломни находились высоко в горах, спуск был крутой и опасный. Был случай, когда оборвались тормоза, на одной лошади лопнул нагрудник, и нас понесло вниз. Посчастливилось, что на пути стояла громадная каменная глыба, и я смог направить на нее бричку. Бричка сломалась и остановилась, трагедия была предотвращена, хоть лошади и поранили ноги. Пришлось сгружаться, везти бричку в кузню на ремонт и в работе потерять два дня.

В селе Высоцком у меня остался посеянный хлеб. Летом нам пришлось поехать в село, убрать пшеницу и сдать государству в продразверсткуимеется в виду передача зерна по контрактации; продразвёрстка была отменена в 1921 году. Нам осталось около тонны пшеницы. Мы взяли в сельсовете справку о сдаче хлеба государству и повезли свою в Пятигорск. Опять ехали ночью, боясь конфискации. Приехали в Пятигорск, а помолоть пшеницу на муку негде — на мельницах было запрещено принимать зерно от частных лиц. Выручили друзья: все же мы смололи муку и были обеспечены хлебом. В магазинах им не торговали, хлеб был только по карточкам, продавали его из-под полы на рынках и очень дорого.

К зиме мы нашли хорошую двухкомнатную квартиру и забрали к себе родителей. Преследования и репрессии усилились, отец мог угодить в тюрьму, поэтому был вынужден оставить службу.

В 1930 году Милястаршая сестра вышла замуж вторично и уехала к мужу жить в Махачкалу. Ювеналийстарший брат продолжал жить в селе Калиновке Александровского района, где от самоаборта внезапно умерла его жена. Сын Левушка остался совсем маленьким без матери. Мы забрали его к себе, пока Ювеналий не найдет для сына мать, а для себя жену. Женился он через год, после чего переехал в Пятигорск.

Отец наш в Пятигорске немного успокаивается от пережитого и начинает помогать мне по уходу за лошадьми, ходит на рынок, в магазины за продуктами для семьи и помогает маме готовить пищу. У нас к тому времени была корова. Излишнее молоко стали продавать, и жить стало немного легче.

В том же году меня призвали в армию, я прошел комиссию и получил направление в танковые войска. Но тут появляется газета «Молния», где пишут, что сын попа пытается «пролезть в армию». Меня с треском выгоняют с территории военкомата. Я, как оплеванный, возвращаюсь домой. Для отца, как и для матери, это был удар. Мне было смертельно обидно, но что поделать — вернулся опять к лошадям до апреля 1931 года.

Миля с мужем стали уговаривать меня переехать в Махачкалу. Ее муж работал в Управлении связи и пообещал меня устроить на главпочтамт. Я решился: продал лошадей, корову, сложил пожитки в чемодан, купил на рынке мешок картошки (в Махачкале тогда картофель был дорогой) и из Минеральных Вод поездом добрался до Махачкалы. Пока я не подыщу квартиру, по договоренности родители и младший брат Женя остаются в Пятигорске.

Приехал в Махачкалу рано утром, взвалил на плечо мешок картошки и пошел искать Милину квартиру. Оказалась она от станции в двух километрах. Я был физически силен и легко справился с грузом. На второй день я пошел знакомиться с городом. Увидел большой консервный завод, зашел в отдел кадров и устроился на работу грузчиком, получил хлебную карточку и в тот же день приступил к работе. Работа была тяжелая, но в сравнении с каменоломнями намного легче. Зато я получил продуктовую карточку и хорошее питание в столовой, где, помимо этого, ели рыбные консервы. Каждый день нам давали свежую рыбу кутýм, которую я приносил домой.

Через несколько месяцев я оставил работу на консервном заводе, и муж Мили устроил меня делопроизводителем в управление связи, заверив, что там мне помогут освоить эту работу. До этого я бумаги в руках не держал, а тут подсунули кучу и говорят: работай. Никто мне ничего не объяснил, не подсказал, что делать — смотрели со стороны и только посмеивались. Я это почувствовал и решил немедленно уволиться.

В этом же здании находился главпочтамт, где я познакомился с ребятами, которые посоветовали мне обратиться к начальнику и попросить какую-либо работу. Начальник оказался очень приветливым человеком. Выслушав меня, он сразу предложил работу в отделе обработки почты. Я быстро вошел в суть дела, и мне эта работа понравилась.

Заключалась она в следующем: мы получали почту из восемнадцати отделений связи, сортировали и отправляли на главпочтамт. Из главпочтамта нам приходила почта, которую мы сортировали уже в отделения связи, составляли накладные, запаковывали почту в баулыбаýл — большая дорожная мягкая сумка-мешок и отправляли по назначению. Мне очень понравилась организация работы связи: все четко по графику, который составлен строго по часам, требовалась быстрота и точность исполнения. Через пять месяцев я возглавил этот отдел. Начальство было довольно моей работой.

За это время у нас решился вопрос с квартирой. Случайно нам удалось поменять квартиру в Пятигорске на двухкомнатную коммунальную квартиру в центре Махачкалы. В нее сразу переехали папа, мама и младший брат Евгений.

***

Не теряя времени, я поступил на вечерние курсы бухгалтеров при управлении связи. Со мной на курсах оказалась симпатичная девушка, которая оформляла мне продовольственную карточку в горпищеторге — Нина. После успешного окончания этих курсов меня перевели в бухгалтерию управления связи на должность бухгалтера. Нина пошла работать в отдел снабжения управления связи. Вскоре я поступил на другие бухгалтерские курсы, где тоже училась Нина.

В одно из занятий я решал задачу у доски, и в нашу группу зашла девушка. Она тоже была из села Грушевки. Я ее знал, но не общался, у нас была другая компания. Она же меня узнала и начала всем рассказывать, что я поповский сын. Нина, услышав эти разговоры на перемене, отозвала меня, и все услышанное мне передала; отнеслась ко мне с сочувствием и рассказала, что тоже является дочерью репрессированного священника.

О моем происхождении вскоре узнали все, в том числе и руководство управления связи. Созвали профсоюзное собрание, где обвинили меня в сокрытии происхождения, и проголосовали немедленно уволить меня с работы и отобрать продовольственные карточки, выданные на всю «поповскую» семью. Я ушел с позором, лишенный хлеба и средств к существованию. А в это время начался голод 1932 года.

Главный бухгалтер управления связи и сотрудники отдела, где я работал, отнеслись ко мне с сочувствием, но помочь были не в силах. Когда я пришел домой, и отец все узнал, у него случился сердечный приступ. Он плакал, проклинал себя, что своим происхождением принес столько горя своим детям. Евгениймладший брат, который работал кассиром в управлении связи, тоже был уволен. Но мир не без добрых людей: Евгения устроили на железную дорогу. В то тяжелое время в Махачкале спасались многие дети и семьи репрессированных.

Летом 1932 года меня призвали на три месяца в армию. Там я познакомился с парнем из соседнего села, который тоже был из семьи репрессированного. После трех месяцев в армии он устроился работать экономистом на мясокомбинат, куда помог устроиться бухгалтером и мне. Я начал осваивать новую работу.

***

17 сентября 1932 года мы с Ниной обвенчались в маленьком молитвенном доме. Отметили скромно. Собрались родственниками, выпили бутылку вина и закусили селедкой и рыбными обрезками. Вот и вся свадьба. Был голод, есть было нечего: на карточки положено было по двести грамм хлеба. Питались мы в основном кукурузными лепешками, поджаренными на тюленьем жиру, который намного противнее рыбьего жира. Целыми днями хотелось есть. В Махачкалу наехало много народа, в основном из Украины и Белоруссии.

Нам предложили работу в Гунибском районе в системе ДагпотребсоюзаДагпотребсоюз — потребительский кооператив Дагестана; организация для совместного ведения торговли и закупок. Я дал согласие уехать на должность главного бухгалтера потребсоюза, но с мясокомбината меня никак не хотели увольнять, так как я очень хорошо усвоил работу.

В марте 1933 года мы с Ниной уехали на работу в Гуниб, находящийся в горах, на расстоянии более двухсот километров от Махачкалы. Я приступил к работе в райпотребсоюзе, Нина в госбанке. Ей дали комнату в пятнадцать метров с земляной крышей. Ни кухни, ни коридора не было. При первом же дожде крыша потекла — пришлось подставлять всю имеющуюся в доме утварь. После каждого дождя все повторялось снова.

Председатель райпотребсоюза не хотел допускать меня к работе, так как я был молод, а ему хотелось иметь солидного главного бухгалтера. Он даже позвонил в Дагпотребсоюз, но там ему сказали, что не сомневаются и уверены в моих способностях. Объем работы был действительно большой: восемнадцать торговых точек, своя пекарня, столовая и перевалочная база, через которую проходило множество товаров для высокогорных районов Дагестана. Весь учет и планирование легло на мои плечи.

Председатель при этом был почти неграмотным человеком, мог только подписать документ. Так как должность главного бухгалтера была вакантной долгое время, все документы складывались в ящики, положение было серьезным, но деваться было некуда. Каждый день я работал до двух-трех часов ночи, не имел ни одного выходного — и справился. Первый отчет был отправлен в срок, отношение председателя ко мне изменилось в лучшую сторону. Но председатели райпотребсоюза менялись часто, и все они были с одним качеством: ничего в торговле не понимали. Всю организационную работу тоже пришлось выполнять мне. Помимо этого Дагпотребсоюз поручил мне составлять отчеты и для других близлежащих райпотребсоюзов.

***

Уезжая из Махачкалы, я смог устроить отца на работу бухгалтером в одно подсобное хозяйство, помог и научил его организации учета. Но и там узнали о его происхождении и уволили с позором, как и меня. Отец устроился учетчиком на рыбные промыслы. На промыслах свирепствовал тиф, работа была как на галерах. Отец заразился, не перенес болезни и скончался в возрасте сорока девяти лет. На похороны к отцу я приехать не смог: на дороге был обвал.

Похоронили отца в общей могиле, где — мы не знаем.

***

Заболел сыпным тифом и младший брат Евгений, едва остался жив. Молодой и крепкий, он лежал несколько дней без сознания, но победил болезнь.

После смерти отца я забрал маму в Гуниб, где она устроилась кастеляншейкастеля́нша — заведующая униформой и бельем в санаторий ДагЦИКаДагЦИК — дагестанский Центральный исполнительный комитет, высший орган государственной власти в Дагестанской АССР. Я за обслуживание пекарни и столовой стал получать дополнительно полставки бухгалтера.

С деньгами наладилось, про голод забыли. Питались мы и чувствовали себя хорошо, несмотря на большие объемы работы. Во многом на это повлиял отличный климат Гуниба: там никогда не бывает жары, лето прохладное, совершенно нет мух, не уживаются. Зима наоборот, очень теплая — снега и морозов почти не бывает. По сравнению с Махачкалой просто рай.

Летом 1933 года заболела дизентерией в Махачкале Юля, дочь Милистаршей сестры, да так сильно, что едва жива осталась. Уже не ходила, еле говорила шепотом. Врачи посоветовали немедленно увезти ее из Махачкалы в горы, вот Миля и привезла к нам в Гуниб Юлечку. С первого дня Юле стало лучше, по совету горцев поили ее сырой родниковой водой, и она стала быстро поправляться. Через некоторое время уже ела фрукты и овощи, да так растолстела, что не узнать! К зиме ее забрали веселой и вполне здоровой. Вот что значит горный климат!

В 1933 году у нас с Ниной родилась первая дочь Галочка. Росла она хорошенькой, здоровой девочкой. А в мае с Ниной случилась беда: шла она домой, и на нее наскочила большая, бегущая от побоев собака, сбила ее с ног. Нина упала и о камень сильно ушибла ногу, из-за чего лежала и не могла подняться. Я был на работе, прибежали знакомые, рассказали все. На руках принес ее домой. Боль у Нины была сильная и не утихала, врач без рентгена не мог поставить диагноз, но в Гунибе сделать снимок было невозможно. После нескольких дней боли не прошли, и я вынужден был отправить Нину с маленькой Галочкой в Пятигорск на обследование и лечение.

К этому времени Миля с мужем и братом Евгением вернулись жить в Пятигорск по неизвестным причинам, бросив свою квартиру в Махачкале. В Пятигорске же Миля жила в съемной квартире, Женя поселился у Ювеналиястаршего брата.

При обследовании у Нины оказалась выбитой коленная чашечка. Потребовалось длительное лечение, и по этой причине Нина не смогла вернуться в Гуниб. Жить у Мили в одной комнате тоже было невозможно. Было принято решение, что я уволюсь и вернусь в Пятигорск.

Уволиться без замены из райпотребсоюза было невозможно, но изменились обстоятельства. В райпотребсоюзе и в столовой мною было вскрыто множество растрат, нескольких лиц привлекли к уголовной ответственности и посадили. Местные власти — прокурор, председатель райкома и райисполкома пытались заставить меня скрыть эти растраты, переделать акты ревизий, но я на это не пошел. Началось давление, отношение ко мне переменилось, посыпались угрозы со стороны прокурора и подсудимых, угрожали немедленной расправой. Один аварец, работающий заведующим складом, посоветовал мне уехать как можно скорее, так как угрозы могут осуществиться в любой момент.

Я решил взять отпуск, а потом не вернуться, что и сделал: сдал акты и ценные бумаги другу в Махачкале, и в августе уехал в Пятигорск. Но в Гунибе оставалась моя мама.

В Пятигорске мы сняли квартиру рядом с Милей, а я устроился на работу в ветеринарно-опытную станцию главным бухгалтером. Квартира была неудобная, холодная, ребенка купали возле печки, воду носили из колонки на улице. В феврале 1935 года Галочка заболела крупозным воспалением легких. В ГорячеводскеГорячево́дский — посёлок городского типа близ Пятигорска врача на дом было не дозваться, и мы в холодную, ветреную погоду понесли Галочку в больницу.

Когда принесли, развернули, чтобы показать врачам, Галочка оказалась мертвой. Горе было неописуемое.

Я плакал, кричал на врачей, обзывая их бездушными тварями, поскольку врач не явился, и нам пришлось больного ребенка везти в город. Они стояли и молчали. Галочке был год и четыре месяца, она была такой красавицей, спокойной и забавной! Смерть ее нас потрясла, Евгений рыдал, так он ее любил. Это горе преследовало нас еще долго.

***

В конце 1935 года я получил квартиру по улице Ессентукской, без удобств, сырую, но мы были рады переехать. В этой же квартире третьего апреля родилась наша дочь Люся и через год одиннадцатого августа Аллочка. Материально мы жили плохо. Кроме железной кровати и детской кроватки у нас ничего своего не было. Был еще казенный кожаный диван, шифоньер и стол.

В магазинах было трудно приобрести что-либо из мебели, одежды и обуви. С двумя маленькими детьми на руках Нина не работала, а я, помимо основной работы, имел еще совместительство. В общей сложности получал 600 рублей. Этих денег хватало только на питание.

Когда был в командировке в Москве, экономил на всем и сумел купить кое-что из одежды и обуви для семьи. Промтовары были очень дешевые, и я купил Нине коверкотовоековеркóт — плотная тяжёлая ткань из шерсти пальто, фетровые боты, берет, отрезы на платья, туфли и себе костюм.

В 1936–1937 годах начались репрессии. Только и разговоров было: того забрали, тот не вернулся с работы. Ночью забрали нашего начальника Ветеринарного управления. Не явился на работу наш кассир, поляк по национальности, пожилой человек. Послали за ним сотрудника, оказалось, ночью их с женой забрали, квартиру опечатали.

Все исчезали бесследно.

Узнавать об участи пропавших в органах никто не решался. Люди боялись делиться своими мыслями даже со знакомыми и сотрудниками.

***

В 1936 году началась ревизия хозяйственно-финансовой деятельности нашего учреждения. Директор в это время находился в научной загранкомандировке, и ревизия проходила во время его отсутствия очень пристрастно. Видимо, было чье-то указание найти как можно больше нарушений. В акте было множество неподтвержденных фактов: перерасход фонда заработной платы, недостача шкур более шестисот штук и т.п.

Если их не опровергнуть, грозила мне и директору тюрьма. Нас спасло его отсутствие, без него принять такое решение было незаконно. С моими опровержениями комиссия не считалась, повторную проверку провести отказались. Как только вернулся наш директор, я показал ему все расчеты и выборки из документов, что полностью опровергало все обвинения по акту ревизии. Эти материалы мы предоставили в суд, куда уже было передано дело о привлечении нас к уголовной ответственности. Нарсудом была проведена экспертиза и назначено слушание дела.

Идя на суд, мы очень переживали, в тот период не особо разбирались и могли пришить нам вредительство, за это могла быть вышкавысшая мера наказания, расстрел. Но всё же были и тогда порядочные люди, не побоялись дать опровержение акта ревизии. Дело было прекращено за отсутствием состава преступления.

В 1938 году мой друг Павел по системе Дагпотребсоюза завербовался на работу на Крайний север и уехал работать в Якутск. Из Якутска слал мне письма, в которых хвастался материальными преимуществами работы на севере и соблазнял меня уехать к нему. Я долго не решался, но в конце 1938 года все же согласился. Из Якутского управления связи я получил приглашение на работу, подписал договор, и мне выслали аванс — четыре тысячи рублей. Для оформления документов мне нужно было поехать в Москву в наркоматнаркомáт — народный комиссариат — орган исполнительной власти в СССР, аналог министерства связи.

31 декабря на вокзале в Пятигорске для проводов собралась вся моя семья. Я заказал стол в ресторане, мы хорошо выпили и закусили.

Была на проводах и моя доченька Люся, которой было два года девять месяцев. Она была такая шустрая, веселая и красивая девочка, веселила весь зал в ресторане. Распрощавшись, я уехал в начале первого ночи.

В наркомате меня не задержали, я оформился в один день, но из Москвы не так-то просто было выехать на Дальний восток. На вокзале я просидел десять дней. Когда я ехал в Москву, моим попутчиком был прораб из Кисловодска. Он тоже ехал на работу в Якутию, в систему ГлавсевморпутиГлавсевморпуть — государственная организация для развития судоходства по Северному морскому пути, сейчас Администрация Северного морского пути. Из Москвы решили ехать вместе. Мой попутчик оформлялся дольше, чем я. Мы вместе с ним неоднократно заходили в Главсевморпуть и подолгу просиживали там. В отделе кадров мною заинтересовались, и, когда узнали, что я тоже еду в Якутск, начали предлагать мне работать у них. Условия работы были намного лучше, чем в связи. Я начал колебаться — неудобно подводить людей, я же взял аванс. Мне предложили вернуть аванс и расторгнуть договор. Я все еще сомневался.

И тут пришло сообщение, что вылетевший самолет от Главсевморпути в Якутск с группой специалистов потерпел аварию при вынужденной посадке. Экипаж, который занимался ремонтом самолета, остался жив, так как находились в движении, а пассажиры замерзли и погибли. После этого я отказался оформляться у них и лететь самолетом. Мой попутчик тоже сдрейфил и полетел только весной. Я дождался поезда.

Поезд скорый, курьерский, я ехал в мягком вагоне. В купе со мной ехала супружеская пара геологов и молодой летчик, возвращавшийся из отпуска. В дороге мы подружились, вместе кушали, вели бесконечные разговоры. Вчетвером мы играли в преферанс. Супружеская пара геологов играла, несомненно, лучше нас и за дорогу общипали меня и летчика, как бéлок. Я выходил раньше всех на станции Большой Невéр. Мой попутчик знал, что я проиграл все деньги и предложил одолжить свои, но я отказался, сославшись, что на станции меня будет ждать денежный перевод из Якутска.

Большой Невер — это село, откуда начинался зимний тракт на Якутск. Расстояние до Якутска было 1400 километров по глухой тайге. В летнее время тракт был закрыт: по его пути сплошные болота и реки. Зимой по тракту двигался грузовой транспорт. В Большом Невере я разыскал почтовую контору и спросил о переводе из Якутска. Перевода не было — я оказался в незнакомом поселке на краю света совсем без денег. Не за что было даже поесть в столовой. Тогда я обратился к начальнику конторы связи, показал свои документы и направление наркомата связи. Он мне одолжил двадцать пять рублей и посоветовал дать телеграмму в Якутск. Меня он поселил в общежитие для проезжающих связистов, едущих на работу в Якутск.

На третий день я получил деньги и приготовился к отъезду. Ехать нужно было в кабине грузовой машины тепло одетому, так как температура тогда была пятьдесят пять градусов мороза. В Москве в комиссионке я купил себе ватные штаны, шапку-ушанку, меховые рукавицы, оленью дохудохá — шуба с меховым верхом. По тракту одновременно ехали несколько машин, так как путь был далекий и опасный. Проезжать нужно было горный перевал, где часто были заносы и оползни. Рейс должен был начинаться в два часа утра. У меня был большой груз — два огромных чемодана, набитые водкой, луком и чесноком. В Якутске этого не было, и меня с нетерпением дожидались мои друзья.

Я увидел, что мимо общежития промчались две грузовые машины. Комендант сказала, что машины будут заправляться в гараже, и посоветовала мне взять у нее санки и добраться до гаража самостоятельно. Следующий рейс будет только через несколько дней. Я погрузил чемоданы в санки и два километра до гаража их тащил на себе. Пока дошел, весь вспотел, хотя температура была в тот день пятьдесят семь мороза!

Водитель машины, к которой я был приписан, отказался меня брать, мотивируя тем, что у меня большой груз. Я понимал, что он умышленно за мной не заехал, рассчитывая, что по пути возьмет пассажиров за денежки, а стоимость перевозки одного пассажира тогда была один рубль за километр. Второй шофер сжалился и забрал мой груз. Я сел в приписанную мне машину. Во время пути предполагалась всего одна остановка в городе Незаметныйв 1939 году переименован в Алдáн, в 570 километров от Большого Невера.

На вторые сутки пути мы подъехали к этому маленькому городку, затерявшемуся в тайге. Я почувствовал себя нехорошо, меня тошнило, но я решил, что это от длительного пути. Мы остановились в общежитии связи на трехчасовой отдых. Я померил температуру, и оказалось, что у меня 39,6 — простудился, когда тащил чемоданы и дышал холодным воздухом. Пошел в больницу, и меня врачи никуда не отпустили. Я пролежал в больнице три дня и два дня в общежитии, где температура была минусовая, думал, заболею еще больше, но все обошлось. Путь продолжил на почтовой машине.

Приехал я в Якутск в семь вечера, разыскал квартиру Павладруга, позвавшего в Якутск, но его не оказалось дома: они были с другом в театре. Я стал в коридоре его дожидаться. Страшно хотелось есть, в пути не ел двое суток. Достал замерзшую колбасу, пососал ее чуть, немного утолил голод и дождался прихода Павла. Тот обрадовался, зная, что я привез выпить. Открыли чемоданы, а там черная каша. Когда я болел, завгарзавгáр — заведующий гаражом занес чемоданы в комнату, там все растаяло, и затем на морозе в пути и превратилось в эту кашу. Очень мы сожалели, потому что зимой в Якутске лук и чеснок дороже золота. Но выпили мы изрядно за приезд и за встречу.

Утром в воскресенье мы со своей выпивкой пошли в ресторан на соблазн всем: в Якутии вообще отсутствовало всякое спиртное. В понедельник я вышел на работу главным бухгалтером. Вскоре мне поручили составить годовой отчет по Вилюйской конторе связи — у них не было своего главного бухгалтера уже полгода. Для этого из Вилюйскагорода в 600 км от Якутска специально прибыл рядовой бухгалтер и привез мне несколько ящиков документов на обработку. Опять мне досталась работа без выходных и до двенадцати ночи. Вскоре меня начали переманивать на работу в Вилюйск, обещали дать квартиру и снова заплатить подъемные.

***

В апреле мы с Павлом вызвали в Якутск своих жен. Нина с двумя маленькими детьми ехала в поезде двадцать дней и дальше на машинах последним зимним рейсом.

Аллочке было всего десять месяцев. Нине в дороге было очень тяжело, но все прибыли здоровенькими. Привезли мешок грязных пеленок и штанишек.

До отъезда в Вилюйск жили вместе, двумя семьями в одной комнате, спали на полу вповалку. 10 июня пошел ледоход по реке Лене и Вилюю, началась навигация. Когда идет ледоход, зрелище неописуемо красивое и величественное: толстый лед на реке ломается с грохотом, образуя большие торосы, после чего они рушатся, создавая шум и треск на реке.

Река Лена могучая, весной разливается в ширину на несколько километров, а ближе к устью ее ширина достигает сорока километров. Как только вскрылась река, мы всей семьей на пароходе поплыли в Вилюйск. Плыли тринадцать дней. Погода стояла летняя, мы с Люсей все время купались в Лене и в Вилюе. Пока доплыли, изрядно загорели и отдохнули.

В Вилюйске нам дали сначала комнату при конторе, затем отдельный дом из трех комнат. Нина пошла работать бухгалтером в союзпечать. Мы работали в одном здании — то была бывшая церковь. Детей водили в ясли. В городе не было электричества, не было керосиновых ламп — все освещалось только свечами. Особенно это неудобство ощущалось зимой, когда солнце светило несколько часов. Летом, когда были белые ночи, Нина закрывала окна темной тканью с вырезанными на ней звездами, дети сразу засыпали. Работали мы по двенадцать часов. Приходим домой, покормим детей, уложим их спать и опять на работу до двенадцати ночи.

Из продуктов только мясо или рыба, овощей никаких нет, только голубика и черная смородина в замороженном виде; из этих же ягод варили варенье. Молоко только на рынке, кружками и тоже замороженное. Коровы содержались грязно, вымя не мылось, молоко сорное и воняло навозом — пили с отвращением, но куда деваться.

В первый год я решил посадить во дворе картофель, так как в продаже его не было: якуты не едят картофель и не сажают. Мы посадили в конце июня ведро картофеля, а в конце августа выкопали сорок ведер!

Такого урожая я в жизни не видел — отдельные картофелины весили до килограмма!

Жизнь проходила однообразно, в Вилюйске не было никаких развлечений, довольствовались только одним радио. Летом ночью выкраивали время и ходили на рыбалку. Рыбы было так много, что оставляли себе лучшую, остальную бросали в воду. В Якутии многие русские выращивали свиней, но кормили их рыбой, поэтому свинину есть было невозможно.

По сути, в Якутии всего два времени года — зима и лето. Лето короткое, но жаркое: солнце светит почти сутки, вода в реке быстро согревается, как только сходит лед, через несколько дней можно купаться. Купались мы с детьми каждый день, но вот что характерно: вода теплая, песок горячий, однако на нем не полежишь: сразу тянет холодом, поскольку там вечная мерзлота.

Материально жили очень хорошо. В магазинах, в отличие от Пятигорска, было всего полно. Покупали много одежды, обуви, тканей впрок, несмотря на то, что половину зарплаты откладывали в сбербанк.