Война

В 1941 году вышло постановление правительства о закреплении кадров, работающих на крайнем севере: по этому постановлению уволиться можно было только по болезни или ряду уважительных причин. В Якутии работали в основном по договору, в программе освоения крайнего севера. Мы были обеспокоены вышедшим постановлением, которое было засекречено, из-за чего и узнали о нем не сразу. Боясь остаться навсегда на севере, мы решили отправить домой Нинужену с детьми до окончания моего договора, то есть до 1 сентября 1941 года. Нине дали медицинское заключение, что она не может больше с детьми находиться на севере, и она в феврале 1941 года уехала.

Я же остался до окончания договора с заверениями, что меня задерживать не будут. Уезжая, Нина забрала все необходимое, остальное я ей должен был отправить посылками. Нина вернулась в нашу квартиру в Пятигорске в марте, а в июне началась война. Она с детьми там, а я на крайнем севере!

Мы чувствовали, что война будет тяжелой и долгой. С тревогой следили за развитием событий на фронте. Я имел бронюбронь — отсрочка от службы в армии, но решил все равно идти на фронт. Мне и моим товарищам связистам отказали.

Мы дали телеграмму в Москву в комитет обороны и попросили взять нас добровольцами в действующую армию. Опять отказ.

Тогда мы записались на курсы радистов и успешно их закончили. Я считал, что у меня есть военная специальность. В Вилюйске была организована подготовка военнообязанных по изучению оружия, тактические занятия с выходом в тайгу, ходьба на лыжах.

В июле 1942 года появилась возможность отправиться служить. На работе предложили остаться в должности начальника отдела спецсвязи, но я отказался. Отправил Нине в Пятигорск самые необходимые вещи, а остальные сложил в большие ящики от спичек и сдал по описи на хранение в контору связи. В райвоенкомате меня назначили начальником снабжения эшелона. На баржах в Якутск отправлялся эшелон в количестве восьмисот мобилизованных, я принял продовольствие, после чего нас погрузили на баржу, и мы начали плавание длиной в две недели.

В Якутске нас ожидал мощный пароход, еще один эшелон с двумя баржами и еще тысяча солдат. К пароходу прицепили баржи, и меня назначили начальником этого эшелона. Дали трех помощников: одному было не справиться. До Усть-Кута мы плыли десять дней. За дорогу потеряли трех солдат: двое утонули, у одного был заворот кишок, и мы его оставили в госпитале.

От Усть-Кута на автомашинах нас всех доставили на Ангару, а это еще триста километров. На Ангаре пятью баржами нас перевезли в Иркутск, где нас принял железнодорожный эшелон, который шел на Урал. Я остался начальником эшелона. В этом пути мы потеряли двух солдат якутов. Они никогда не видели поезда, не знали, как себя вести — одного сбил паровоз, другому отрезало ноги. На станции Чебаркуль повели распределяться по частям. Я остался для сдачи остатков продовольствия и отчетов — у меня все было в порядке.

Попал я в шестую запасную артиллерийскую бригаду в 72-й полк. Нас зачислили в школу младшего комсостава в батарею разведки, взвод вычислителей. Специальность радиста не понадобилась. После учебы нас должны были отправлять в Сталинградский артцентр для отправки на фронт. Жили мы в артцентре в землянках, которые построили сами.

До отправки в Сталинград меня вызвали в штаб бригады и назначили завделопроизводством интендантской службызаведующим по вопросам снабжения и обеспечения. Этот участок работы был в прорыве. Меня отправили в Свердловск на инструктаж, и по прибытии подобрали шесть вольнонаемных в помощь. Я быстро наладил работу и спустя полгода работы договорился со Сталинградским артцентром зачислить меня в формируемый полк. Оттуда позвонили моему начальству, и мне всыпали за самочинство.

***

Командир бригады был генерал-майор Вейс, немец по национальности. При его командовании в бригаде была железная дисциплина и порядок, офицеры были подтянуты, выбриты. За малейшее нарушение дисциплины наказывал. Меня часто назначали дежурным по штабу; штаб размещался в построенном солдатами деревянном здании. Внутри него соблюдалась идеальная чистота и порядок, курить запрещалось даже старшему командному составу.

В 1943 году были введены погоны и звания. Во время моего очередного дежурства в воскресенье в штабе никого не было. Принесли почту, газеты, в которых был напечатан указ Верховного совета, отпечатаны формы обмундирования и погоны. Меня это заинтересовало, и я, нагнувшись над тумбочкой, рассматривал газеты и не заметил, как вошел генерал Вейс и крикнул «дежурный, ко мне».

Я подскочил мгновенно и отдал рапорт. Тот начал кричать на меня не своим голосом, что я его не заметил, когда он входил в штаб и не отдал рапорт немедленно, что этим я нарушил военную дисциплину и буду наказан. Спросил, кто мой начальник, и приказал немедленно доложить ему о случившемся. Не успел я подойти к телефону, начальник позвонил сам и сказал, что генерал Вейс приказывает немедленно отправить меня на фронт. Я ответил, что просил об этом не раз и готов хоть сейчас отправиться. Начальник ответил, что он попросил генерала оставить меня при штабе, и тот согласился, приказав, чтобы я выучил наизусть устав. На этом все закончилось. Генерала вскоре арестовали и судили за то, что, командуя артдивизией, он попал в окружение и потерял всю технику.

***

После этого бригаду расформировали, я сдал отчетность и остался не у дел. Нас построили для отправки в Челябинск. Во время построения меня и одного сержанта отозвал из строя представитель «Смерш» и велел идти за ним. Нас привлекли в качестве свидетелей по делу о хищении в отношении начальника хлебозавода и его заместителя. Я был свидетелем, так как жил в общежитии завода и знал учет по интендантству. Держали нас на хлебозаводе две недели и вызывали на допросы.

Моему бывшему начальнику, полковнику по званию, было поручено на базе бригады сформировать новый учебный офицерский полк, где должны были готовить из политработников строевых командиров. Мы встретились, когда он приехал в наш лагерь. Полковник был рад встрече и оформил меня в свою часть, мы начали организовывать службы для офицерского полка. Снабжение в офицерском полку было значительно лучше, чем в лагере артбригады. Через год весь состав полка был отправлен на фронт, а мы остались для ликвидации части.

Не успели закончить ликвидацию, как поступило новое распоряжение о формировании следующего нового учебного полка. Часть должны были формировать в только что освобожденном Воронеже. Мы с полковником прибыли на станцию Лиски ночью. Наша часть располагалась в лесу, километрах в пяти от станции. Мы долго блуждали по лесу, натыкаясь на блиндажи, окопы и проволочные заграждения, пока искали часть. Пошло восстановление разрушенных складов и столовой, строительство землянок, началась учеба и отправка солдат на фронт.

Я продолжал свою интендантскую службу, стал часто выезжать по делам службы в Воронежское управление военным округом. Воронеж был на девяносто пять процентов сожжен и разрушен, не осталось почти ни одного здания. Кругом торчали руины разрушенных и сожженных домов. В уцелевших подвалах жили люди.

Окончание войны застало меня в этой воинской части. В лагере началось ликование. Жители соседнего села вынесли на улицу столы с закуской и выпивкой. Все обнимались, целовались, устроили пляску, угощали солдат и офицеров. Я в тот день был дежурным по полку, мне пить было нельзя, я следил за порядком, который соблюсти было невозможно. Но как я только сдал дежурство, меня тут же втянули в эту пьянку, но я выпил в меру, и одного лейтенанта пришлось тащить на плечах — и таких было много.

Через несколько месяцев нашу часть перебросили на станцию Бутурлиновка и начали готовить полк для отправки на Восточный фронт, поскольку была объявлена война с Японией. Полк был в боевой готовности, но отправить нас не успели — война закончилась, часть расформировали.

***

Вернулся я домой в ноябре 1945 года. Нинажена с детьми жила у своей сестры в Ставрополе. Встреча с родственниками была и радостной, и печальной.

Не вернулись с войны мои братья Ювеналий и Евгений, пропали без вести еще в 1941 году.

С матерью я не виделся семь лет, а с детьми пять. Старшей дочке Люсе было девять лет, и она меня узнала, а Аллочке семь, и она меня не признавала. Когда я ее прижал и поцеловал, стала вытираться, правда потом все наладилось.

***

Вещи, которые остались на севере, пропали: их забрал себе начальник конторы связи под предлогом, что скоро будет с женой ехать на Кавказ, и передаст их мне. Был суд, который я выиграл, но назад своих вещей я так и не получил. Квартира же наша сохранилась, поскольку на нее дали броню, но ее заняли соседи и освобождать не хотели, опять пришлось выселять их судом. Длилось это долго, без квартиры у меня не было прописки, и на работу меня не брали.

Пришлось заняться спекуляцией, как и многим мужчинам после войны. Возили в Краснодар картофель, оттуда фрукты, мандарины. Вместе с племянником Левой ездили в товарных вагонах, сопровождали скот, купленный заготовителями для санаториев. Однажды с Левой купили тонны картофеля, погрузили в товарный вагон и повезли для продажи в Сочи: в то время картофель там стоил вдвое дороже. Думали, хорошо заработаем. Приехали, но в Сочи из других мест навезли картофеля лучшего качества очень много, и он упал в цене. Несколько дней сами торговали и заработали вдвое меньше, чем рассчитывали, деньги поделили, и на этом наши спекуляции закончились.

Судом я получил назад свою квартиру, мы с Ниной ее отремонтировали, все отскоблили, вычистили. Жить мне хотелось в Пятигорске, но работу предложили только в Ставрополе, в крайкоме профсоюзов. Родственникам же моим очень хотелось вернуться в Ставрополь, и мы начали искать обмен. Но во время войны с нами стала жить сестра Нины, которая не хотела уезжать из Пятигорска, поэтому нам пришлось менять только одну комнату. Такую мы и нашли по адресу Карла Маркса, 58. Комната была сырая, с маленьким трехметровым коридорчиком. Так, приютив на время родственницу, мы лишились части квартиры и были вынуждены ютиться в Ставрополе большой семьей в шестнадцатиметровой комнате одиннадцать лет. Не жизнь была, а мученье!

В Ставрополе я поступил на работу начальником финансовой части управления министерства юстиции, где проработал тридцать четыре года до самой пенсии. В обслуживании были Краевой суд, Карачаево-Черкесский областной суд, районные и городские суды и нотариальные конторы. По поручениям министерства юстиции и краевого ревизионного управления я провел множество выездных ревизий практически по всему Ставропольскому краю и РСФСР.

В 1956 году я, наконец, получил квартиру в построенном доме Краевого суда. В строительстве дома я принимал непосредственное участие от проектирования до сдачи его в эксплуатацию. Мне руководство за это выделило самую лучшую квартиру.