Детство

Родился я 16 апреля29 апреля по новому стилю 1908 года в станице Николаевской Краснодарского края. Мой отец, Вячеслав Константинович, тогда служил в местной церкви в чине псаломщика. Мама, Марина Ивановна, занималась в семье хозяйственными делами.

Я был третьим ребенком, у меня был старший брат Ювеналий и старшая сестра Милица. В семье был строгий порядок во всем. Каждую субботу проводилась генеральная уборка дома, к уборке привлекались все. Мать была жестокая и требовательная женщина: приучала нас к труду с малолетства, была чистюля до фанатизма. За малейшее непослушание или плохо выполненную работу, задержку на гулянии все мы подвергались порке. За гуляние особо доставалась Ювеналию, за работу — Миле.

Очень мне запомнились некоторые моменты жизни в Николаевской. Однажды вся наша семья заболела тифом, кроме меня. Помню, как лазал в подворотню — не мог открывать калитку — гулял по улице, ходил в лавку за продуктами и ухаживал за больными.

Запомнилось мне еще одно происшествие. В станице участились случаи воровства лошадей у казаков. Казаки решили выследить воров, так как каждую ночь у кого-то да уводили лошадь. Выставили посты в станице и, наконец, поймали преступников.

Ими оказались приехавшие иногородние жители, проживающие на окраине станицы. Казаки организовали погром: дома иногородних разрушили, имущество разбили, пожгли. Перины и подушки распороли, и перья с пухом пустили по ветру. Людей убивали: их били палками, прикладами ружей, вилами, кольями. Поднялась вся станица. Был страшный шум, крики, казаки бежали, вооружившись чем могли. Было что-то невероятное, я забился в угол соседнего дома и наблюдал эту картину.

Из Армавира была вызвана сотня казаков для усмирения толпы, но, когда они прибыли, народ разбежался. На улицах остались лежать убитые, стояли разгромленные дома. Судить было некого. После увиденного ужаса я в страхе убежал домой и долго потом не мог успокоиться.

В 1913 году наша семья переехала из Николаевской в село Дубовка в двадцати пяти километрах от Ставрополя. Отец продолжал службу в местной церкви в чине псаломщика. В Дубовке мы прожили два года.

В 1914 году мы с матерью поехали в гости к родственникам в Пятигорск. От Дубовки до Минеральных Вод мы ехали на лошадях, а от Минеральных Вод до Пятигорска на поезде.

***

Когда доехали до Минеральных Вод, на железнодорожной станции увидели столпотворение людей, крики, плач. Оказалось, что началась Первая империалистическая войнаПервая мировая война. Мы долго не могли уехать, поезда шли переполненные, шла массовая мобилизация, мужчин отправляли на фронт. С трудом мать втиснула меня через окно, а сама кое-как вошла в вагон. В городе царила паника, и мы вынуждены были вернуться домой.

***

После Дубовки отца перевели в село Тугулук, и он получил должность дьякона. Отцу епархия предоставила для проживания целый отдельный дом из четырех комнат, кухни, двух широких коридоров, большой кладовой и надворными постройками. В Тугулуке мы прожили с 1914 по 1921 год, где в 1916 году родился мой младший брат Евгений. Там мы пережили и революцию, и Гражданскую войну.

В Гражданскую войну село Тугулук неоднократно занимали то красные, то белые. Белые войска были под предводительством генерала Шкуро и генерала Врангеля, со стороны Красной армии действовала Таманская дивизия. После очередного ожесточенного боя красные были выбиты из села. Врангель на площади организовал митинг, выстроил свои войска, а напротив — пленных красных. Генерал обратился к войскам и пленным с речью, где заклеймил политику красных. Обращаясь к пленным, генерал призывал их подумать хорошенько, за что они воюют, и просил перейти на сторону белой армии. Кто не пожелал, того распустили по домам. На сторону белых перешло совсем незначительное количество солдат. Было тут же организовано захоронение в братские могилы погибших красноармейцев, которых было более двухсот, и отдельно погибших белогвардейцев.

Помню один эпизод гражданской войны. Поначалу в Тугулуке не было никакой власти, никаких войск. Затем к селу подошли войска генерала Шкуро. Их разведка расположилась вплотную к селу, изучая местность и ситуацию.

Опасаясь попасть в засаду, дозор вышел на окраину села, где встретил группу сельских ребят во главе с моим братом Ювеналием. Белогвардейцы завели с ребятами беседу, начали расспрашивать, есть ли в селе войска и какие, какое есть вооружение. Ребята наврали, что в селе есть войска, много орудий, пулеметов. Видимо, это повлияло, и войска Шкуро вошли в село только к вечеру и с опасениями. Если бы наши ребята попались на глаза дозору — им было бы несдобровать!

Войска Шкуро заняли в селе позицию доброжелательную, взятый у крестьян фуражфурáж — растительный корм для животных оплачивали деньгами. Шкуро категорически запрещал мародерство, угрожал за это расстрелом. Но длилось все недолго: по прибытии новых войск по селу пошел грабеж.

Поскольку у нас был большой дом в центре села, каждый раз у нас расквартировывались командиры частей — как белых, так и красных. Отец вступал в разговоры с офицерами и командирами по политическим и другим темам, с возмущением высказывался о недостойном поведении солдат обеих армий. Грабили село и те и другие. Начальство уверяло, что это единичные случаи и что принимаются меры вплоть до расстрела. Отец был революционно настроен, но часто дискутировал с командирами Красной армии. Они к нам неплохо относились.

***

Однажды родители уехали в Ставрополь (у матери было серьезное заболевание почек, они пробыли там почти месяц), а мы, дети, остались в доме. Стоило же и нам уехать в Ставрополь на несколько дней проведать маму, как прибывшие части Красной армии, узнав, что дома никого нет, взломали двери, ворвались в дом и полностью все разграбили, мебель разбили. Не осталось даже лоскутка. Уничтожили всю птицу. У отца была богатая библиотека: были полные собрания сочинений Чехова, Толстого, Пушкина, Лермонтова, Достоевского, Лескова и других. Все книги разобрали на курево! Остались только порванные обложки.

Когда мы приехали, увидели полный разгром. Остались в чем были и терпели страшную нужду: нечего есть, нечего надеть, на зиму остались без теплых вещей и обуви. Начали жить с нуля. Мать сама ткала холстину и сукно, шила белье и верхнюю одежду. К зиме мы кое-как прикрылись. Бельем и одеждой поделилась бабушка после смерти дедушки. Потом из нашего дома нас переселили в маленький домик из двух комнат, а в нашем доме сделали больницу и библиотеку.

В 1920 году, в январе месяце внезапно разразилась страшная метель. Я в это время был на улице, набирал у колодца воду. Едва дошел до дома, воду всю разлил. Метель была такой силы, что людей сносило с ног; на два шага ничего не было видно. Такой ураганный ветер стоял несколько дней. Выйти во двор было невозможно: все сидели в домах. Рядом с нашим домом был сарай, где находилась корова с телкой. Мы с отцом с трудом откопали двери и увидели наших животных, полностью занесенных снегом: видны были только рога. Решили спасти коров — завести их в дом. Открыли двери в коридор и по ступенькам прошли с ними в зал, отогрели и одновременно занесли в комнату чуть живых кур, которых откопали в снегу. Осталась в сарае только свинья, которая благодаря жиру спокойно вынесла холод и осталась живая.

На четвертый день буря утихла, прекратился снегопад, и установилась солнечная погода. Вокруг дома были занесены снегом по крышу. От высоких деревьев виднелись только макушки. В этой стихии погибло много людей, которые были в дороге или находились в степи. Пропало много скота и птицы. Погибших людей обнаружили, только когда стаял снег, а в том году он лежал до мая месяца.

***

Весной 1920 мы с отцом собрались ехать сажать бахчу и сеять кукурузу. Должны были поехать втроем: отец, старший брат Ювеналий и я. Рано утром поднялись, начали собираться, а Ювеналия нигде нет. Куда исчез, нам было неизвестно — работу сделали без него. Начали его искать сначала по товарищам в своем селе, думали, попал в беду. Потом пошли в соседние села — увы, исчез бесследно. О пропаже узнало все село.

Спустя несколько дней к нам пришел сторож общественных амбаров зерна и сообщил новости о Ювеналии:

Не беспокойтесь, ваш сын ушел добровольцем в Красную армию.

Сторож рассказал, что помог Ювеналию и его приятелю собрать в дорогу вещи и еду, и ночью ребята ушли в Ставрополь. Ювеналию было в ту пору четырнадцать лет, а его товарищу семнадцать. Ювеналий был высокий, а его товарищ небольшой.

Мама поехала в Ставрополь и обратилась в военную комендатуру. Там ей ответили, что эти ребята действительно зачислены добровольцами в стрелковый полк и на днях отправлены на фронт. Оба значатся в возрасте семнадцати лет, поэтому отказать им в приеме в красную армию нужды не было. Когда полк будет в Ставрополе, его из армии уволят.

Через несколько месяцев полк вернулся в Ставрополь для переформирования после участия в боях. Узнав об этом, мать обратилась в часть, предъявив метрику, где был указан год рождения Ювеналия (1906, ему только исполнилось четырнадцать лет), после чего его отчислили из армии.

Ювеналий был такой измученный, худой: их полк находился в боях с белогвардейцами в горах Кавказа. За это время он почти не мылся и так завшивел, что на теле у него были раны. В одежде было столько насекомых, что невозможно было их обобрать.

Мы с мамой его забрали из части, нашли подводуподвóда — конная повозка и повезли в Тугулук. Это было начало осени, стояла теплая погода. На Ювеналии был короткий полушубок, старая шинель и другое обмундирование. В дороге вши высыпали наружу и так его беспокоили, что он не мог сидеть на подводе. Приехали домой, раздели его донага, одежду собрали и заложили в русскую печь, уничтожить вшей. На теле у Ювеналия еще долго оставались рубцы от их укусов.

***

Летом 1920-го года, после каникул я возвращался на учебу в Ставрополь и по дороге заболел испанкой, в то время свирепствующей в стране. Приехав в город, я был еще в сознании, но, не дойдя до дома один квартал, упал в обморок. Меня нашли знакомые, подняли и отнесли домой. Я был без сознания трое суток, температура поднималась до сорока градусов, но кризис прошел, и я быстро поправился.

Еще один эпизод из нашей жизни. В Тугулуке Ювеналийстарший брат, Милицастаршая сестра и я окончили церковно-приходскую школу и были определены на учебу в Ставрополь: Миля в Александровскую гимназию, мы с Ювеналием в духовное училище. Жили все у бабушки. В Ставрополе шли бои, город переходил из рук в руки. В очередной захват города белыми офицеры и солдаты были расквартированы по частным домам — рядом с нашим домом тоже поселили белых офицеров. В этом доме жили наши товарищи, к которым мы часто заходили.

Как-то Ювеналий заметил, что у одного офицера красивый никелированный револьвер «Браунинг». Приметили, что по утрам офицеры выходили умываться во двор, а оружие оставляли в комнате, одно окно которой выходило в сад. В одно утро, когда офицеры вышли мыться, Ювеналий вскочил в окно и выкрал этот «Браунинг», а я в это время наблюдал за офицерами из-за кустов в саду. Этот револьвер мы закопали в нашем саду под деревом в специально подготовленном месте.

Офицеры, обнаружив пропажу, устроили шумиху. Вначале допрашивали хозяев и их детей, потом соседей и их детей, зная, что те приходят в гости к хозяйским. Затем дошла очередь и до нашей бабушки. Та в слезы, говорит, дескать, ничего не знает. Дождались нас, и давай допрашивать, угрожать расправой! Мы заранее твердо договорились не признаваться, а сами в слезы! После этого нас еще не раз водили в комендатуру на допрос, но мы каждый раз закатывали истерику и не признавались. В конце концов, нас отпустили, и револьвер остался у нас.

Вскорости город заняли красные части. Учеба наша на этом закончилась, и мы уехали в Тугулук. Револьвер Ювеналий забрал с собой. Он его смазал, завернул в тряпицу и спрятал во дворе под каменную плиту. Воспользоваться же «Браунингом» не удалось. Когда мы уехали из села, новый хозяин, убирая двор, обнаружил револьвер и, разумеется, нам не отправил.

В Ставрополе мы учились недолго, всего два года: духовное училище наше было закрыто. Поступить в другое учебное заведение нашему сословию не предоставлялось возможным, а содержать нас где-то на стороне отец не мог. В дальнейшем все мы занимались самообразованием, отец учил нас сам по своей специально разработанной для нас программе, что дало очень много нам в нашей дальнейшей жизни. Ювеналий окончил курсы землеустроителей и недолго проработал землемером, после чего длительное время работал в разных селах секретарем сельсовета.

Весной 1921 года мы переехали из Тугулука в село СтаромарьевскоеОфициально — село Старомáрьевка. Отец служил в чине дьякона, но начались гонения на служителей культа, и отец пошел работать в сельсовет на должность казначея. В этом же сельсовете служил и старший брат Ювеналий в должности секретаря. Отца вскоре уволили из сельсовета как бывшего священника, а Ювеналия не трогали, так как у него был документ, что он служил в Красной армии добровольцем. Оставшись без средств к существованию, отец вернулся в церковь на свою же должность.

Меня отдали в работники к крестьянину Федору ТебякинуФедор Андреевич Тебякин в 1929 приговорен к 3-м годам лишения свободы. Источник: книга памяти Ставропольского края, который научил меня всем сельскохозяйственным работам: как пахать, сеять, ухаживать за землей, косить, полоть, ухаживать за лошадьми и другим скотом. Я до сих пор благодарен ему за эту науку: полученные знания мне в дальнейшем очень пригодились.

В 1921 году была страшная засуха, за все лето не было ни одного дождя. Все посевы погибли, начался страшный голод. Такое бедствие охватило всю Россию. Чтобы не умереть от голода, мы обменяли свою хорошую дойную корову немецкой породы на быка, оставив себе телку. Быка зарезали, мясо засолили и долго потом его ели. Телка вскоре отелилась, и мы питались ее молоком. Кроме того, мы смогли спрятать три мешка с зерном, которое мать молола на кофемолке и пекла лепешки. Это спасло нас от голода.

В село из Ставрополя приехал вооруженный отряд солдат, начались поголовные обыски. Пшеницу и муку забирали всю подчистую. Голодали те, кто не сумел ничего спрятать. У нас тоже был обыск, забрали всю муку. Три мешка пшеницы мы спрятали в проеме окна, выходящего в коридор, и завесили ковриком. Если бы у нас нашли эту пшеницу, мы бы сильно голодали, а отца могли расстрелять. Множество голодающих приходило к нам из разных мест. Больше всего было людей из Белоруссии. Многие из них были пухлые от голода и умирали прямо на улице.

В 1922 году был очень хороший урожай: пшеница вырастала в рост человека, даже там, где ее не сеяли. Называли ее падальницей. Эту падальницу сельчане косили сообща, свозили для обмолота и засыпали в общественные закрома. В этом году (мне было четырнадцать) я продолжал жить в работниках. Работали мы с хозяином очень много, вставали на заре и возвращались затемно. Особенно тяжело было косить вручную сено, пшеницу, просо и другие культуры, нагружать в бричку снопы пшеницы ростом больше меня.

Хозяин был очень строгий: не дай Бог, уронить сноп на землю — побьет. Но большей частью он был со мною ласков, часто звал — сынок. Питались они хорошо, живя у них, я был всегда сыт. Я благодарен ему за науку и за то, что пережил у него тяжелое время для нашей семьи. Я полюбил эту работу. В 1922 году самостоятельно накосил сена для наших коров целый стог, которого хватило на год.

В селе было десять ребят, которые раньше учились в средней школе в Ставрополе, но по ряду разных причин не могли продолжить обучение. Школы же в Старомарьевском не было. Нашлась в селе старая учительница, которая на чистом энтузиазме собрала ребят и начала их готовить по программе средней школы. Я учился у нее две зимы, помимо того, что преподавал нам наш отец.

В 1923 году отцу предложили место священника в селе ГрушевкаОфициально — село Грушевскóе Александровского района, куда мы и переехали. Отец служил в церкви, а Ювеналийстарший брат в сельском совете секретарем. Я самостоятельно занимался сельским хозяйством, так как продолжать учебу было негде. Ювеналию стало невозможным работать и оставаться жить в селе, где служил отец-священник, и он переехал в село Калиновку, где и женился.

Отец купил мне лошадь, бричку с упряжью, и я стал заниматься самостоятельно сельским хозяйством, но поскольку с одной лошадью было трудно, я вступил в пай с другим крестьянином, у которого была пара лошадей. Сообща мы начали пахать и сеять все необходимые культуры. В 1924–1925 годах урожаи были обильными, и у нас появилась возможность завести свиней и птицу. Всего стало вдоволь. В дальнейшем мы объединились с другом — у него в семье было двое ребят и три дочери. Вместе работали и выезжали в степь, часто на неделю и больше, куда брали с собой гитару, балалайку и после работы вечером развлекались. Было весело.

В селе Грушевка жил бывший балетмейстер, который организовал для местной молодежи курсы бальных танцев. Ходил на эти курсы и я вместе со старшей сестрой Милей. Мы научились хорошо танцевать, часто устраивали танцевальные вечера дома и в клубе. На Новый год устроили бал-маскарад на квартире. Веселились до утра. Вообще, о Грушевке у меня остались самые лучшие воспоминания, там собралась хорошая молодежь. Время проводили весело, о выпивке и не помышляли — она тогда была не в моде. Участвовали в самодеятельном театральном кружке, устраивали театрализованные постановки из современных и классических пьес.

В Грушевке у меня была, как мне казалось, первая любовь — Тося, но вскорости мы с ней расстались: она переехала в село Александровское к сестре. Отец Тоси, бывший торговец, чтобы избежать репрессий, уехал в Среднюю Азию, куда потом перебралось все их семейство. Там Тося вышла замуж и прожила длительное время. В шестидесятых годах она переехала в Пятигорск, где мы с ней случайно встретились. Встреча была приятной, мы много вспоминали о нашей молодости, весело проведенном времени. У каждого из нас было много неприятностей, в основном связанных с прошлым родителей.

Сестра Миля в Грушевке вышла замуж. На их свадьбе я впервые выпил вина (и выпил изрядно) и начал курить при родителях. Милин муж, Василий Николаевич, оказался хорошим человеком, веселым, виртуозно играл на гармонии, был большим специалистом по торговле — во времена нэпа имел свой магазин, собственный дом. Единственным недостатком его было увлечение выпивкой, что потом и вовсе превратилось в пьянство. Запои продолжались по неделе и больше. Потом Василий Николаевич несколько недель ни капли в рот не брал, становился нормальным порядочным человеком, но затем снова запивал. На этой почве Миля оставила его и уехала к родителям. Много раз он приезжал, просил Милю вернуться, но она твердо решила разойтись с ним. В 1929 году Василий Николаевич был репрессированВасилий Николаевич Синельников был арестован 5 июля 1929 года Источник: книга памяти Ставропольского края и сослан в Сибирь на 3 года. Больше мы его не видели.